В четверг Ноэль решает умереть. Не запирает в сумерки дверей, молочнику не оставляет розу, коту, у миски ждущему с вопросом, велит искать добычу во дворе. Ноэль берет батистовый наряд - до пят сорочка, нитка янтаря, платок на плечи - слишком невесомый. Настало время не уйти из дома, настало то, о чем не говорят. Ноэль лежит - ладони на груди, и осязает вечность впереди, и отпускает все, что не успела. И боль смиренно покидает тело, и кто-то рядом шепчет: «Выходи». Ноэль лежит и слышит, как во двор вбегает шум, и голоса, и спор, и топот детских пяток по настилу. «Ты яблоками нас не угостила!» - курносый нос к стеклу прижат в упор. Ноэль встает, накидывает шаль, старается все делать не спеша, но жизнь сама себя опережает. «А что же вы вчера не прибежали?» - «Вчера нам было некому мешать!».
Ватага растворятся в садах, казалось бы - такая ерунда, вернись, лежи и тихо жди исхода. Но запах трав сочится с огорода, и в лейке нагревается вода. Ноэль идет по шелковой траве и поливает мяту и шалфей, и в пальцах трет соцветие тимьяна, и снова больно, радостно и пьяно, и ветер, ветер, ветер в голове.
В четверг Ноэль не может умереть. Смерть ставит крест в своем календаре и едет к тем, кто дела не придумал. Ноэль сидит под бесконечным дубом и сердце вырезает на коре. И слушает, как в тихих голубых туманах сны деревьев вековых земными колыбельными поются.
И диск луны, как золотое блюдце,
на скатерть неба
ставит
для живых.
